Интервью с Джонни Марром
Джонни Марр — всем гитаристам гитарист, икона современного рока и человек, твердо убежденный в том, что поп-музыку все еще можно играть на гитарах. Манчестерская группа The Smiths, одним из лидером которой был Марр, получила статус одной из, а может быть и самой влиятельной британской группы своего времени не в последнюю очередь благодаря его звенящим гитарам, разболтанным ритмам и привязчивым эффектам.
После участия в совместных проектах со звездами первой величины и работы с собственной группой Johnny Marr and the Healers, Марр в итоге записывает свой первый сольный альбом «The Messenger». На альбоме присутствуют: бывший участник the Healers и сопродюсер Джеймс Довяк, несколько гитарных поп-песен и, вновь, Марр на вокале.
«The Messenger» подается, как твой первый сольный альбом. Что вошло в альбом, и кто записывал его?
На ударных — парень по имени Джек Митчел, я был его продюсером в начале нулевых. Он играет в группе Haven, и, честно говоря, я всегда хотел перетащить его к себе, теперь вот появилась возможность. Басиста зовут Иван Гронов — он также играл одно время в Haven. Вместе с ним мы поработали еще в группе Патти Смит на фестивале Meltdown в
Я и сопродюсер записывались в течение полугода, и вызывали остальных когда они были нужны. Но в основном в студии были только я и Довяк, каждый день с утра до вечера. Я написал около 30 песен и решил рискнуть и выпустить альбом. А выпустил я его сольно, так как в начале записи у меня в голове уже сложилась некая цельная картина.
Ты — герой февральского номера MOJO. Они написали, что видели, как ты исполнял трек Healers «The Last Ride» у Дэвида Леттермана в 2003 году, и заметили, что «Вы видите великого британского гитариста, до сих пор не уверенного в том, как же стать великим британским фронтменом». Прошло 10 лет. Ты чувствуешь себя комфортней у микрофона?
Я думаю, что они сказали это потому, что в интервью после выступления я говорил, что пока еще ищу свой путь. Они сложили два и два и получили пять. Я чувствовал себя довольно уверенно на том шоу.
То есть, можно смело сказать, что ты уже не испытываешь дискомфорта перед микрофоном?
У меня не было проблем с этим. Когда ты долгое время играешь на гитаре в группах, где поют другие люди — тебе затем нужно привыкнуть к тому, что ты — фронтмен. Моя вина в том, что я был слишком откровенным с тем журналистом.
Я попытаюсь не совершать подобных ошибок.
Да я прикалываюсь [смеется].
Ритмическая структура многих песен The Smiths строилась вокруг твоей гитары и баса Энди Рурка. Ты до сих пор пишешь тем же способом, или научился использовать ударные в более традиционной ритмической роли?
Как только у меня рождается рифф, я слышу, как трек будет звучать в готовом виде. За эти 25 лет я успел поиграть со множеством музыкантов и многому научился. Самые важные уроки в техническом плане мне преподал Бернард Самнер во время работы над проектом Electronic. Это сочетание технологий и опыта работы с различными музыкантами дали мне многое, и я надеюсь, что узнаю еще много нового для себя.
Как я понимаю, ты вернулся в Великобританию, но до того почти десять лет жил в Портланде, штат Орегон. Портланд превращается в своего рода музыкальную Мекку. Почему же ты решил писать альбом в Манчестере и Берлине и не остался в Портланде?
Мне нужно было вернуться в Англию, потому, что я британский музыкант, и не хотелось подвергать себя риску в том плане, что я мог зазвучать не по-британски. Нужно делать то, что у тебя получается лучше всего. Отчасти мне нужно было закончить кое-какие музыкальные дела, с которыми я не разобрался еще до The Smiths, в группах, в которых я играл в юности. Хотя времена, конечно, изменились.
Берлин стал для меня важным местом потому, что я не хотел чувствовать себя ограниченным размерами маленького острова. Путешествуя в Берлин и обратно я смог ощутить правильный европейский ритм. Американцы представляют Европу набором маленьких интересных древних стран. А европейцы видят это по-другому.
Ты недавно говорил, что, когда взрослеешь — перестаешь думать об определенных пустяках. Тебе под 50, есть ли нечто, что перестало тебя волновать, и что заставляет тебя задуматься?
Меня все меньше заботит то, что люди думают обо мне, серьезно. Если это не фэны, конечно. Если людям не нравится то, что я делаю и то, как я это делаю — ну и прекрасно. Это всего лишь чье-то мнение. В молодости относишься к таким вещам слишком серьезно — имеешь право. Сейчас я и себя воспринимаю не слишком серьезно.
Как же так? Ты не ценишь собственное мнение?
Ценю, но не принимаю слишком серьезно. Я серьезно отношусь к своему мировоззрению, своим моральным принципам. Но мнения... Я могу поменять свое отношение к чему-либо довольно быстро. И это тоже хорошо.